Писать о друге всегда сложно. Тем более, когда его, вернее, ее уже нет с нами…
Да и как писать? В каком ключе? В биографическом? Дескать, родилась тогда-то, школу закончила с серебряной медалью, потом институт, работа в вечерней школе и восемь почетных грамот.
Или делать творческий обзор? Но все мои познания о поэзии ограничены категориями «нравится» — «не нравится».
Так как же писать?
И тут я вспомнил, что один из рассказов Нины Зиминой (она писала и прозу) назывался «Штрихи к портрету».
Вот он выход! Именно «штрихами» я и попытался обозначить портрет известной поэтессы.
Расскажу о первой встрече. Я тогда начинал работать в газете и решил делать детскую поэтическую рубрику. Но не было заголовка. Имя Зиминой для меня тогда уже было почти нарицательным. Кто-то из редакции посоветовал обратиться за помощью к поэтессе. Я позвонил, мы договорились о встрече.
Поразила улыбка Нины Николаевны: светлая, ясная, лучезарная. Я жутко смущался, и она это, конечно же, заметила. Поэтесса стала угощать меня чаем и пирогом с мясом. В этом, кстати, вся Зимина: кто бы ни приходил к ней, пусть даже совершенно незнакомый человек, она непременно будет стремиться накормить…
Заголовок к рубрике она мне выдумала тут же: «Школьный звонок с Парнаса». В этом тоже вся Зимина: ей такие вещи даются куда как легче, чем всей местной пишущей братии. Мы голову, порой, ломаем, выдумывая заголовок, образ или строку. А Нина Николаевна могла делать это сходу. В этом отличие таланта от способности, а тем паче от посредственности. Впрочем, об этом чуть позже.
Первое стихотворение она написала в девятом классе. Его опубликовали в газете «Белорецкий рабочий».
— Ой, я была так рада! – рассказывала Нина Николаевна, — И это так меня вдохновило! Благодаря этой первой публикации я, наверное, и стала поэтессой.
Стихотворение уже давно забыто. Нина Николаевна помнила только, что писала тогда о весне и любви. Эти темы всегда оставались одними из любимых для нее.
Теперь штрихи о грустном…
В детстве Нина Николаевна сильно заболела. Казалось бы, пустяки: простыла после того, как искупалась в пруду, но вдруг отнялись ножки…
Название своего диагноза — полиомиелит — она не умела выговаривать до конца своих дней. Или не хотела.
Мама носила ее на руках, возила на консультации к всевозможным специалистам, молилась, плакала… Быть может, и роптала. Хотя вряд ли… Потому что Евдокия Ефимовна, была из той эпохи, где любая скорбь воспринималась как особый знак Божией любви. «Зачем ты читаешь Псалтирь, мама?» – однажды спросила ее Нина. Спросила, нисколько не осуждая. Это было обычное любопытство…
«Придет время, и ты будешь читать эту книгу, дочка», — ответила Евдокия Ефимовна.
Не стану в подробностях рассказывать о тех мытарствах, которые Нине Зиминой пришлось пережить в детстве. Тем более, что сама она рассказывала об этом как-то вскользь, а я не был особо внимательным слушателем. Знаю только, что Нина перенесла несколько операций, причем, не самых удачных. Ходить она стала самостоятельно, но каждая ступенька, каждый бордюр были преградой – и порой непреодолимой. Но она сумела закончить пединститут и пошла работать в школу!
Двенадцать лет Нина Николаевна преподавала русский язык и литературу в вечерней школе. Некоторые ученики были старше ее. Нагрузка в школе была огромной. Она часами стояла на больных ногах и рассказывая великовозрастным ученикам о Пушкине, Фете и Тютчеве…
Только один раз Нина Николаевна позволила себе повысить голос на одного из учеников. Он вел себя развязано, и она почти крикнула: «Волков, вон из класса!!!»
— А он рассмеялся мне в лицо, — рассказывала поэтесса. – И с тех пор я поняла, что криком ничего не добьешься. Это унизительно для учителя. Я дала себе зарок, никогда не кричать.
Кричать на людей, тем более на детей, поэтесса не позволяла себе никогда.
В конце каждого дня, вернее, уже поздно вечером папа приезжал за ней в школу на мотоцикле. Хрупкая Нина Николаевна (от силы сорок килограммов веса) садилась на заднее сиденье мотоцикла, как на лавочку, — полубоком, поставив ноги на раму и тщательно держась за отцовское плечо. По другому сидеть она не могла из-за болезни… Так и ехала до дома.
Ушла из школы только после того, как сломала ногу. Наступила новая эпоха в ее жизни – она полностью посвятила себя поэтическому творчеству. До этого стихи воспринимались ее как хобби.
Врач-невролог, придя к Нине Николаевне, чтобы оформить инвалидность, изумилась: «Вы столько лет работали в школе, хотя должны были бы получать пенсию по инвалидности!!! У вас всегда была первая группа!»
Поэтесса посмотрела на нее своими ясными глазами, в которых всегда играла улыбка… Она была птицей, которая всегда хотела взлететь…А ей толкуют о перебитых крыльях – о какой-то инвалидности!
А ведь она взлетела… И, ой, как высоко! Читатели местной газеты ждали ее стихи. Ей писали письма, звонили, приходили в дом, чтобы познакомиться. В нее влюблялись, вернее, в ее голос по телефону, в тот образ, который читался в каждой ее строчке.
Я, редкостная кокетка,
Смеюсь на бульваре счастья.
Весны удивленной ветка
Развеивает ненастье.
И если обида гложет,
И если душа – лохмотья, —
Кокетничаю… О, Боже!
Комочек земной я плоти.
Ты дал мне великодушно
Два крылышка – два подспорья.
Дорогу осилит идущий.
Крылатый развеет горе.
Она была по-настоящему счастливым человеком! Знаете, какой есть простой критерий счастья? Это когда дверь в твоей квартире никогда не закрывается. И к тебе заходят друзья, не стучась, как к себе домой. Потому что им — хорошо с тобой. А тебе – хорошо с ними.
«Здравствуй, Ниночка Николаевночка!» — раздавалось с порога ее квартиры много раз и ежедневно.
Старый альбом в плюшевой обложке. На первой странице фотография худенькой девушки. Она стоит на сцене перед микрофоном на фоне эстрадного оркестра. Это Нина Зимина. Середина шестидесятых…
Она выступала тогда во Дворце культуры сталепроволочного производства… Из-за больных ног она не могла танцевать, но пела – изумительно!
Она была звездой всего Нижнего селения (это микрорайон Белорецка), где родилась и выросла. Да и в Верхнем селении поклонников у нее тоже было предостаточно.
Нина Николаевна выступала вместе со знаменитым в ту пору эстрадным оркестром под управлением Валентина Беккера. Он очень хотел, чтобы его солистка стала певицей, но верх взяла поэзия.
Ах, как давно это было! Но в душе она оставалась все такой же девчонкой…
«Я танцева-ать хочу, я танцева-ать хочу, с утра-а и до утра-а!»… Люди, проходя мимо открытого балкона, что на втором этаже обычной белорецкой пятиэтажки, невольно улыбались, слыша хрустальный, серебристый голос Нины Николаевны. Она пела, сидя на диване, а рядышком, вплотную приткнувшись к ней, лежал ее кот Гошка. И если она брала слишком высокую ноту, он недовольно поднимал голову, загребал лапами ее руку и начинал, шутя, покусывать ее пальцы. Если слишком увлекался, то Нина взвизгивала, и кот, как бы извиняясь, тут лизал ее ладошку своим шершавым языком.
И вот еще, какой штрих…
Ведь в принципе каждый из нас, поднатужившись, может написать какой-нибудь стишок. (Сейчас даже компьютерные программы появились для занятий рифмоплетством).
В армии я сочинял для солдат стихотворные письма. Типа: «Здравствуй, Настя, моя любовь! Скоро, скоро мы встретимся вновь! Дни считаю, службу несу, чтобы дембельскую встретить весну» Эту чушь я впаривал сослуживцам. В зависимости от заказа я вместо Насти вставлял Катю, Надю, Машу или Вику. Все очень просто…
Но кто-то рифмовать умеет весьма качественно, по всем законам, и претендует на звание поэта. Даже имеет всероссийскую славу.
Недавно смотрел интервью с одной очень известной поэтессой в программе «Утро». Она читала свои стихи. Очень богатая рифма, ирония и безупречно выдержанный ритм, но… Не трогают эти строки. Не щиплют душу. Потому что слишком бледные образы. Она – всего лишь способная поэтесса. То есть она профессионально овладела способом рифмовки.
Чем талант отличается от способности?
Талант – это свобода. А способность катится по наторенной колее.
Талант безграничен. А способность проявляется в пределах шаблона.
Талант безудержен. А способность всегда на привязи.
Извините за некоторую вульгарность образа, но есть некая Небесная капельница, под которой находятся все талантливые люди. Кому-то достаются две капельки особой благодати, кому-то пять…
Понимаю, что все это спорно, но… Открываю навскидку одну из книжек Зиминой, и вот, на мой взгляд, пример талантливой поэзии. Простые, ясные строки:
Заболей, пожалуйста, мной.
Или этого я не стою?
Для тебя я – солнце весной
За высокой седой горою.
Для меня ты – светлый ручей
У подножья моих страданий.
Не рука твоя на плече,
А руки твоей ожиданье.
Это стихотворение я прочитал одному знакомому поэту, выдав его за цветаевское.
И он поверил! Восхитился!
Да, дескать, Цветаева она и есть Цветаева!..
И не удивительно, что поверил! Ведь благодатные капельки, что для одной, что для другой, — из одного источника…
Сейчас я выскажу мысль, которая, думаю, вызовет кривую усмешку в рядах критиков. Не говорю, что у всех, но у некоторых…
Если бы Нина Зимина жила в Москве, Питере или хотя бы поближе к центру, то безо всяких там особых «раскруток» давно бы имела всероссийскую славу. И она тоже бы сидела в телевизионном кресле и читала свои стихи всей стране.
Но центральные издательства провинциальных литераторов в упор не замечают. То же самое можно сказать и о толстых журналах…
Кстати, у Нины Николаевны была куча возможностей переехать в Уфу или в Москву, но она предпочла остаться здесь…
Ничто не разлучит меня с тобою,
Мой край в венце Уральских гор.
Шумит-поет высокий бор
Зеленым парусом над головою.
Нина Зимина – поэтесса очень русская. Но ее «русскость» без надрыва – светлая и радостная.
Вплетены ромашки в березовые косы.
Русь моя, Россия! – солнышко в глазах.
Легким ожерельем серебрятся росы,
Платье луговое в радужных цветах.
Знойно дышит лето на июльском взгорье.
Время золотое – ягоду сбирать.
Сладостным румянцем полыхают зори.
Красота небесная, Божия Благодать.
Легкокрыло тучка налетит-уронит
Жемчуга дождинок на медовый цвет.
Матушка-Россия дочери Февронии
Собрала в приданое луговой букет.
Обратите внимание на ласковость ее поэзии: «тучка», дождинка», «солнышко». Это обычный ее язык. Она так разговаривала в жизни.
Нину Зимину очень ценил Мустай Карим. Она вела с ним длительную переписку. Именно он дал ей рекомендацию для вступления в Союз писателей РБ.
А еще Нина Николаевна переписывалась с Виктором Астафьевым. После смерти великого писателя, его жена в своем интервью какому-то журналу цитировала стихи Зиминой.
Нина Зимина – православная поэтесса. Особенно в последние годы она стала посвящать духовной теме все больше и больше внимания. А потом и вовсе стала писать только о Горнем…
У нее вышло несколько православных поэтических сборников. Она их выпустила за свой счет. За книгу «Во славу Божию» (это венок сонетов) она получила благодарность от патриарха Московского и всея Руси Кирилла. А еще Нина Николаевна проделала уникальную работу! Вы только представьте: она перевела на современный поэтический язык Псалтырь! (Вспомните пророчество ее мамы).
В свет вышла книга «И паче снега убелюся…». Часть тиража поэтесса подарила Табынскому монастырю. Вот, например, как звучит пятый Псалом от Зиминой:
О, Господи! Мой Царь! Свет утра от Тебя.
Перед Тобою вновь предстану я
И помолюсь. Услышь меня, услышь!
О, как блаженна утренняя тишь!
Ты — в этой тишине, Ты зришь меня,
От оговора вражьего храня.
Ты отвергаешь всех, кто зол душой
И кто пронзает свет любви стрелой,
Кровавя трепетное сердце.
Как распознать таких соседство?
По милости Твоей войду в Твой дом —
Светло и празднично мне в нём.
Главу склоняю в страхе перед Тобой.
И темен, и лукав порой мой путь земной.
Наставь меня, открой мне правды суть –
И будет прям к Тебе и светел путь!
Отринь врагов и накажи их, Боже,
Всех тех, кто оскверняет Свет Твой ложью.
Воспрянут и возвеселятся те,
Кто ладит путь к Небесной Высоте
И ставит ногу на Святой порожек.
Благослови к Тебе идущих, Боже!
В последние годы она болела особенно тяжело. Трудно писать об этом… Поэтесса не любила говорить о своих скорбях. Об этом знали только очень близкие люди.
Да, ей было очень непросто! Последние десять лет она не выходила на улицу, а по квартире передвигалась только с помощью стула.
Встать с дивана для нее было большой проблемой. В последние годы стали отказывать руки. Даже поднять ложку не хватало, порой, сил.
Ее сон делился на две части: полночи она спала сидя, и только под утро ложилась на один бок. Лежать на другом боку мешали металлические пластины, вставленные в бедренную кость (у нее было еще два перелома). Из-за больного сердца она не могла лежать на спине – задыхалась…. А еще стало пропадать зрение.
Но какая сила воли!
Я помню, как однажды она произнесла куда-то в Пространство, будучи уже практически слепой: «Я не сдамся… Я не сломаюсь!»
Поэтессе была сделана сложная операция, и ей частично вернули зрение.
Она писала стихи в блокнотик, потом с трудом печатала их на своем стареньком ноутбуке. Потом куда-то отправляла, участвовала в конкурсах, побеждала, радовалась, встречала гостей, о ком-то непременно заботилась… И ни малейшего намека на то, что ей больно! Это всего лишь неожиданно прорывалось из ее сердца — и только самым-самым близким людям…
Не видимы связующие нити –
Свет давних дней в моем нелегком дне.
С моей Голгофы Божий сын, Спаситель
Сойти поможет покаянно мне.
И дни мои больные превратятся
В начало благодати неземной,
Мне только бы суметь с колен подняться
И воспарить над болью, над собой.
Она никого и никогда не мучила своей болезнью. И очень легко умерла. Такое бывает…
За несколько минут да смерти Нина Николаевна исповедовалась и причастилась Святых Таинств. В полном сознании и памяти. Только батюшка простился с ней, как она тут же отправилась в Вечность. Как будто ангелы ждали конца причастия. Впрочем, почему «как будто»?
Светлая, светлая, светлая душа! Душа, очищенная скорбями и просветленная Верой… И даже крест на ее могиле смотрится как-то празднично.
Постоишь, погрустишь, а потом вдруг почувствуешь тихую, тихую радость за нее. Радость сквозь щемящую боль утраты…
И нет никаких сомнений в душе! Нашей Нине, конечно же, хорошо сейчас…
И последний штришок. После смерти обнаружилось стихотворение поэтессы, которое на похоронах прочитала ее подруга, архитектор Елена Бритнер. Вот это стихотворение:
Когда буду я навсегда уходить,
Проводи меня, солнышко, проводи
И скажи: «Петь любила она и умела любить,
У нее был мой солнечный лучик в груди».
А вослед прилети, прошуми, ветерок,
Прошепчи на прощанье такие слова:
«У нее был в крови мой порывистый ток
И чуть ветряная голова».
А потом, в ночной полумгле луна
Мне на холмик прольёт голубую слезу
И, воздав на греховность мою сполна,
Одинокую с неба уронит звезду.
Игорь Калугин, Белорецк.
